Долгое время язык не был проблемой философии. Философия оставалась индифферентной и равнодушной к языку и не замечала его в качестве проблемы. Первым периодом, когда язык стал интересен, было раннее Средневековье. В процессе толкования священных текстов — в эпоху ранней герменевтики и экзегезы — стали замечать, что язык не является чем-то нейтральным и прозрачным, что он представляет собой трудность, которая заслоняет смыслы от того, кто к этим смыслам пробирается. Но даже в этом контексте философы не занимались языком как объектом философствования.
В новоевропейский период в трудах немецкого философа Готфрида Вильгельма Лейбница, посвященных изучению языка, встречаются рассуждения в виде типичного философствования, где он пишет, что язык необходим только для того, чтобы передать слушающему и вызвать в его душе смыслы, которые существуют в душе говорящего. Лейбниц понимает язык как нейтральное средство, которое, не неся внутри никакого содержания, осуществляет передачу смыслов.
Исследователи часто обращают внимание, что Кант, разрабатывая трансцендентального подхода, совершенно не замечает, что еще одним претендентом на трансцендентальное измерение мог стать язык.
Такое понимание языка сохраняется до XX века.
В XX веке языком начинают активно интересоваться, и пробудившийся интерес явственным образом инспирируется трансцендентальной интуицией. О языке говорят как о том, что функционирует в трансцендентальном смысле: язык функционирует в качестве условия возможности или в качестве образующего понимание проводника, который не является нейтральным или прозрачным, а выступает содержательной структурой, действующей по своим собственным законам, и жестко предписывает, что мы увидим в мире, а чего не увидим.
Трансцендентальное понимание языка появляется в двух отличающихся друг от друга направлениях философии: в континентальной традиции и аналитической традиции. Языком интересуются как неким обязательным отдельным объектом. Выделяют три ключевые линии рассмотрения языка: первую называют трансценденталистской, вторую — феноменологической, третью — структуралистской.
Трансцендентальная традиция
Согласно трансцендентальной интерпретации, язык является тем, что может пропускать нас к реальности или не пропускать. Сам трансцендентализм диктует, что язык является структурой, без которой мы не можем посмотреть на мир. Трансцендентализм указывает, что ответ на вопрос о том, может ли язык пропустить нас к доязыковой реальности, отрицательный. Соотнесение языка и реальности в этой традиции уподобляется тому, как в кантовской философии соотносились феномены и номены. Например, есть вещи сами по себе, но мы на вещи сами по себе посмотреть не можем, потому что можем довольствоваться только тем, что у нас есть возможность воспринять благодаря организации наших форм познания. Мир, в котором мы живем, есть мир, означенный по определенным законам языка.
На протяжении развития трансцендентальной традиции возникали разные трудности. Например, у Ницше впервые встречается понимание того, что есть непреодолимая пропасть между тем, что человек хотел бы и может выразить. Наше чувственное восприятие — то, как я переживаю свою радость или боль, то, как я вижу оттенок красного, глядя на розу в саду, — все это я обязан выражать на общеупотребляемом языке, который является слишком общим и универсальным для передачи моей приватной интуиции. Человек вынужден говорить: «Я испытываю боль», но кто может понять, как в душе слушающего, вопреки мыслям Лейбница, может родиться тот же приватный опыт, который говорящий вкладывает в это понятие? Два человека, глядя на синее небо, могут восторгаться его синевой. Один может говорить: «Какое чудесное синее небо», а другой с ним соглашаться, указывая на нежную синеву этого самого неба, но в любой момент может обнаружиться, что один из собеседников является дальтоником. Проблема заключается в том, что язык предоставляет некие стандартизированные правила своего собственного употребления, которые функционируют по своим собственным законам. Выразительные средства языка в действительности являются фиктивными.
Феноменологическая традиция
В рамках феноменологической трактовки языка проблему стандартизированности удается решить. Феноменологическая трактовка, которую связывают с именем Людвига Витгенштейна, если мы говорим об аналитической традиции, и с именем Жака Деррида, если говорим о континентальной традиции, указывает, что в вопросе о том, как соотносятся язык и реальность, нужно идти до конца. Необходимо понимать, что между языком и реальностью нет разрыва и конфликта, поскольку говорить о реальности за пределами языка нельзя. Реальность не может быть нам дана, поэтому не следует о ней грезить.
Людвиг Витгенштейн говорит о том, что факты, которые есть в мире, и их констатация — это одно и то же. Любой факт всегда уже описан некоторым утверждением, а всякое утверждение всегда уже описывает некое положение дел. Все, что нас окружает в мире, есть означенные факты. В рамках такой феноменологической трактовки говорить, что реальность ускользает от нас и язык не может нас пропустить к реальности, бессмысленно, потому что реальность является частью этого языка.
Структуралистская традиция
Структурная интерпретация соотнесения языка и реальности во многом сходится с феноменологической. Внутри структурализма язык является первичным резервуаром, реальностью, подключаясь к которой мы как носители этого языка проживаем осмысленную реальность.
Структурализм активно вдохновляется ключевыми положениями из теории информатики. Он утверждает, что код всегда предшествует сообщению: нельзя сообщить информацию, пока не будет договоренности о некотором языке. Из этой аксиомы можно вывести, что язык, являясь бессознательной основой для организации нашего речевого понимания, выступает областью, к которой мы не имеем доступа и в которую не можем активно вмешиваться. Все, что мы делаем, проживая свою жизнь смыслов и жизнь пониманий, — это просто реализуем законы языка, которые управляют нами. Не мы пользуемся языком, а язык проговаривается через нас.
Структурализм добавляет к этой аксиоме две другие. Первая: если код предшествует сообщению, то никакое новое высказывание невозможно. Вторая: слушающий всегда уже должен знать, что может быть сказано. Понимание состоит в том, чтобы сопоставить произнесенное с возможными вариантами. В совокупности все три аксиомы указывают на принципиальный языковой детерминизм и несвободу того, кто говорит. Конфликта между тем, что я мог бы сказать, и тем, что я действительно скажу, нет, потому что человек — носитель знаковых инсталляций.
Даже внутри структуралистской трактовки некоторые мыслители находили возможным говорить о пространстве свободы — например, о внутреннем приватном измерении, которое есть у человека, владеющего языком. Жак Лакан, который был сопричастен структурализму, но не полностью разделял его идеалы, говорил, что вся трагичность человека, которая делает его невротиком, проистекает из глубинного раскола между тем, что я хотел бы выразить, и тем, что я могу выразить. По мнению Лакана, между внутренним переживанием и тем, что я никогда не могу воспользоваться нужным словом, создается глубинный раскол. Как говорил Умберто Эко, все слова — это истертая монета, от частого хождения она не передает ничего. Я хочу признаться другому человеку в любви, произношу затертую фразу: «Я тебя люблю» — и чувствую, что ничего не произошло. В этих словах меня нет, индивидуация не транслируется с помощью общих языковых средств.
Научная традиция
Философы и ученые XX века, активно интересующиеся языком, исчерпав свои интуиции касательно экзистенциальной драмы, разворачивающейся между конкретным говорящим человеком и языком, переключаются на научное изучение языка. Во второй половине XX века многие интересуются тем, как можно объяснить наше научение языку, как человек начинает говорить. В связи с этим вопросом возникает спектр исследований, связанный с именем Ноама Хомского и его генеративной лингвистикой, которая дает рождение комплексу теорий.
Эти теории призваны либо утвердить правоту бихевиористических идей, которые указывают, что язык можно полностью редуцировать к физиологическим основаниям, либо показать, что все научение языку проистекает из пребывания в социуме, либо утвердить победу нативизма. Последний указывает, что невозможно отследить процесс обучения языку, так как объяснение любого факта уже требует языка — и мы не сможем встать в позицию метаязыковых агентов, изучающих нашу способность говорить.
Диана Гаспарян, кандидат философских наук
